Любимый жеребенок дома Маниахов - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Прокопиус — молодец, отпустил повод, откинулся на круп, не мешая коню осторожно двигаться по склону.

Поворачиваю голову назад: близко. К сожалению, очень близко. Они вполне могут, все или один из них, спуститься в ущелье на несколько шагов раньше и снова заблокировать нас с обеих сторон. И тогда уже…

Фырканье чужих лошадей совсем рядом, бурые силуэты на кромке зрения. Звон металла. Шуршанье листвы, бьющей коней и всадников куда попало.

Но тут справа и снизу, там, куда спускается склон, заросший кустиками жесткого бурьяна и редкими корявыми деревьями, возникает отдаленный, высокий и чистый деревянный звук.

— Нэ! — говорит Прокопиус, поворачивая ко мне мокрое, удивленное и счастливое лицо. И мы всеми силами пытаемся не дать нашим коням упасть и кубарем покатиться вниз, направляем их туда, на этот прекрасный звук.

Я не ошибся.

Кони судорожно перебирают передними ногами, задние скользят вниз среди целого потока беловатых сухих камушков. Пять коней, почти в ряд — нет, хуже, эта троица постепенно охватывает нас с двух сторон, как я и опасался. Приземлятся на мгновение раньше, повернут своих тяжело дышащих животных лицом друг к другу и подождут, когда мы окажемся все в той же ловушке.

Но это было бы так, если бы ущелье в этом месте оказалось столь же безлюдным. А оно тут несколько иное. И этого наши преследователи то ли не знают, то ли…

Звенящий светлой радостью деревянный стук все ближе — мы плывем среди осыпи камней, скатываемся прямо на звук. Трое «саракинос» пытаются замедлить ход, но поздно — мы вдруг, все пятеро, оказываемся на последнем пологом склоне, ведущем в маленькую долину.

А здесь — скромное, ухоженное чудо. Круглые, с серебристыми листьями, верхушки фруктовых деревьев. Ровные ряды виноградной лозы на далеком холме. И в центре рая — не деревня, а нечто получше. Несколько — а на самом деле одно кое-как слепленное вместе здание, под бурой чешуей черепичных скатов. Толстые-толстые белые стены с узкими прорезями окон. Над этим скопищем крыш — две круглые и крепкие башни розовато-серого камня, увенчанные тусклым свинцом куполов, над каждым из куполов среди раскаленного марева плывет черный, мощный равносторонний крест кованого железа.

Перед этими белыми стенами и серыми деревянными воротами — чистая земляная площадь, на ней — трое-четверо личностей в метущих пыль длинных темных серых одеждах, что-то грузят на телегу. Еще какие-то люди в отдалении, лениво поворачивающие голову в сторону пятерки храпящих коней, рушащихся вниз по склону.

То есть — нет, не совсем так. На нас с Прокопиусом, вообще-то, не очень и смотрят. Вот мы уже почти на площади, перед нами дедушка, опершийся на ручку соломенной метлы. В черном колпаке с плоским верхом и с пушистым веником серой бороды, растущей прямо от глаз. Ниже бороды — до самой земли — черная подпоясанная ряса. Дедушке мы неинтересны. Его глаза устремлены на наших преследователей, которые пытаются затормозить коней. У него очень веселые глаза, у этого дедушки, глаза светлой голубизны, и в них никакого страха, а, наоборот, удивленная радость охотника.

А деревянная доска у ворот — ее называют «симандр» — вдруг запинается и начинает звучать совсем по-другому, часто и призывно.

Из ворот — толстых, бревенчатых — высовывается бородатая голова в черной шапке, но также и рука с внушительной дубиной.

Мы с Прокопиусом переходим на шаг. Из ворот выбегает пара вооруженных людей, а за ними человек на мохнатой лошади, еще один. Мы одновременно оборачиваемся к склону — наши преследователи еще там, но тянут поводья, подталкивают коней наискосок и в сторону, пытаются уйти.

Из ворот показывается еще один всадник, за плечами его — внушающий уважение лук.

Прокопиус сползает по пенному боку, берет у меня уздечку, ведет обоих коней в ворота и в угол длинного двора. Потом, чуть шатаясь, возвращается, бросает на меня взгляд и молча ныряет в низкую дверь, под тем самым мощным сооружением, в небе над которым плывет крест.

Я следую за ним, потому что это правильно, потому что больше сейчас идти некуда. Нам никто, естественно, не препятствует, хотя любопытствующие явно есть.

Там, в храме, остро пахнет хвоей и теплым воском, с роскошной медлительностью плывут пылинки в горячих лучах. Когда-то, как говорят, из-под купола на потолке на тебя смотрели неотрывно темные горестные глаза их казненного бога. Теперь другие времена, один лишь синий мозаичный крест украшает белые полукруглые стены за алтарем. Под куполом же — только свет, чистый свет.

Прокопиус падает лицом на неровные камни. Я смотрю на крест — многовековой символ мироздания, четыре стороны света — и благодарю всех своих богов.

И только потом, через некоторое время, Прокопиус поднимается, подходит и благодарно обнимает меня.

ЭТО НАЗЫВАЛОСЬ — ЮСТИНИАНА

То было не начало истории, а ее середина. Прекрасное место, спасшее нас с Прокопиусом, было нам обоим хорошо знакомо уже несколько дней — с момента приезда в этот край, с первого же вечера. Каким был этот первый вечер? Вот некто Андреас, тощий, с отросшей в пути рыжей щетиной на костистом подбородке, но не утративший обычного радостного пламени в глазах, подходит к нам, поднимая пыль сандалиями.

— Изумительно, странно, грустно, — говорит нам Андреас. — Здесь таится печаль, не боюсь этого слова. Но меня, как и нескольких других собратьев, посещает поистине прискорбная мысль. Мы забыли о чем-то важном.

— И что же это? — благосклонно наклонила к нему светлую голову Зои.