Любимый жеребенок дома Маниахов - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Еда, — хищно воззрился на нас Андреас. — Согласитесь, что это не пустяк. Да, да, вот именно еда!

— Тир-р-рон, — горячо сказала Анна. — Сыр-р-р.

— И не только сыр-р-р, — повернулся к ней Андреас. — У всех что-то есть в сумках, конечно. Но пусть не сочтут меня нескромным, если я замечу, что путешествие наше завершено, и просто сыр — да нет же, он тут будет неуместен, если окажется одиноким. Я говорю о еде, напомню я вам. Настоящей еде.

За две с лишним недели путешествия я уже понял, как выглядит Зои, когда она смеется, но не хочет этого показывать. Она сжимает губы и наклоняет голову влево и вниз, как будто видит за плечом что-то милое, типа лошади, тыкающейся носом ей в спину.

— Что же такое настоящая еда, на твой взгляд, дорогой Андреас? — поинтересовалась она.

— Я бы сказал, что это — мясо, — скромно, но твердо выговорил Андреас, таким голосом, что нам всем стало стыдно. — Экзестон. Да, в общем, любая термина. Свинина с фригийской капустой, в горшке? Возможно. Настоящий монокифрон? Ну, это было бы слишком хорошо, хотя уместно. Скорее же какая- то козлятина, судя по тому, что пасется тут, на въезде в городок. Не знаю, какой сегодня день недели — но мы пока что еще путешественники, и пост нам очень вреден. Завтра — что угодно. Оспорьте меня, впрочем, если желаете.

Андреас замолчал и развел руками. Анна в ответ яростно потрясла головой. Она была согласна. Она не собиралась спорить. Она вдобавок чувствовала, что за эту еду — если она и вправду возникнет перед нашими глазами — платить будут из общей кассы, а не каждый за себя. Она тоже жаждала мяса, это было очевидно, при всей ее любви к сыру.

— Голод улучшает твой стиль, Андреас, — заметила Зои. Она поднялась с каменной скамьи и более чем обычно стала похожей на небольшую птицу с золотыми глазами. — Вот только солнце… Рынок уже в полдень, когда мы проезжали, выглядел маленьким и чахлым. А сейчас далеко не полдень. Что ж…

Зои двинулась туда, где пара местных жителей со стуком и скрипом устраивала нам конюшню — надо было всего-то сделать хорошие ворота. Бледно-бежевый шлейф накидки, извиваясь, подметал неровные каменные плиты.

Мой желудок деликатно сказал, что Андреас был прав. Пора было пробуждаться.

И, конечно, не только я ощутил себя здесь во сне, соскочив с коня. Куда мы попали?

Вот самые первые мгновения: плавно спускающиеся к югу холмы, поросшие старыми деревьями. И по холмам — выглядывающие из зелени розоватые и серые стены, колонны, пыльная черепица крыш среди ветвей. Но чаще — просто полуосыпавшиеся груды камней. Или дорога из темного булыжника, постепенно скрывающаяся среди травянистых бугорков, идущая в никуда. И полудикий виноград, везде этот виноград, его зеленые плети карабкаются вверх по старым колоннам, перепрыгивают на деревья, склонившиеся над бывшими крышами.

Город, которого больше нет.

А еще — неглубокая чаша из множества мраморных скамеек, веером расходящихся от каменного — да нет, уже травянистого, ставшего пастбищем для коз и овец — круга в середине. Здесь было то, что они называют словом «театр».

Зеленые холмы безлюдны на все стороны света, кроме северной. А вот на севере… Тут вверх взмывает довольно крутой холм, и на нем — город, который есть. Каменные стены — и не надо объяснять, откуда взялся камень, иногда даже обломки мрамора колонн: полуразрушенные дома перед нашими глазами рассказывают эту историю очень ясно. За стенами — крыши лепящихся друг к другу домов, свинец и черепица, и еще верхушки храмов, похожие на толстые крепостные башни. И зелень деревьев, пытающихся пробиться между крыш этих прижавшихся друг к другу строений.

Город, который есть, дрожал и плыл в золоте летней жары, он венчал холм над нашими головами, как корона ушедших царей Ирана. И было очень хорошо заметно, что разбегавшиеся отсюда, от увитых виноградом руин, дорожки и тропинки постепенно сливаются в одну довольно неплохую дорогу, которая вдруг поворачивает на холме влево. Так, чтобы последний ее участок человек проходил правым, незащищенным боком к этой стене, слепленной из множества старых и новых каменных клочков. А дальше была мощная башня над воротами.

— Это не полис, — сказал Аркадиус, строгий юноша с вьющимися темными волосами, стоявший на жаре, запрокинув голову.

— Да уж. Это кастра, — согласился с ним Прокопиус. — Или даже кастеллий.

Юноши — и Зои, и мы с Анной, и еще Даниэлида — разбредались по руинам, прикасаясь к ветвям винограда, стараясь скрыться от солнца. Зеленые ящерки убегали из-под наших ног. Кузнечики звенели среди подсыхавшей травы, замолкая, когда из-под крон деревьев звучали голоса:

— Эй, а где же был акрополь?

— Как это где, подними голову — там и был. И есть. Они там теперь живут.

— Посмотри, очаг сохранился, даже кремень возле печки так и лежит…

— А это что за штука с полукругом колонн? Так, а ведь тут неплохие купола, почти целые… Прокопиус, где ты? Скажи.

— Баня, — подтвердил Прокопиус. — Настоящая. С проточной водой. Вода шла вот здесь, и уходила в эти трубы… (Тут Прокопиус замолчал и двинулся шагом вдоль каких-то еле угадывавшихся каменных канавок.)

— Акведук давно разобрали, но в баню-то вода может приходить совсем другим путем… — послышалось издалека его бормотание.

— Омывались и праздновали, возлежали и веселились, — отчетливо выговорил еще не голодный в тот момент Андреас. Его друг, толстый и весьма насмешливый Никетас, одобрительно толкнул его локтем.

— Как это все называлось? Или называется? — послышался чей-то голос. — Зои ведь говорила…